Купавину все еще предстояло пережить операцию на больном сердце и он искренне завидовал хромающим по коридорам «прооперированным» больным – они неслышно ползали по больничным коврам и радостно приветствовали друг друга у входа в перевязочную. Купавин слушал их рассказы и даже физически переживал приглушенную наркотиками чужую боль. Шла третья неделя его заточения в хирургическом отделении.

Как журналист он запоминал все мелочи внутрибольничной жизни, поражался готовности пациентов пройти жуткую и кровавую процедуру шунтирования.. Когда-нибудь он напишет рассказ или очерк о своих переживаниях.
- Можно попросить у вас зажигалку? – услышал он знакомый хриплый голос Тамары из палаты напротив. Они не таясь покуривали у окна на лестничной клетке. Ей было двадцать восемь лет. Приехала в Москву с далекого Севера, где ее отец работал на газовом месторождении. Оплату расходов за обследования и операцию взяла на себя фирма.

Купавину нравилось общаться с этой миловидной молодой женщиной, журналисткой из громкого сибирского города. Невысокого роста, широкоскулая и вздернутым носом она не пользовалась косметикой, видимо полагая, что ее экзотически раскроенные глаза и черные как смоль длинные гладкие волосы достаточно привлекательны и без химии. Она была права.

К Тамаре приезжали табуны родственников и посыльных от отца. Ее двухместная палата была завалена фруктами и бутылками с соками. Соседка по палате хрупкая интеллигентная бабуся не возражала против шумных компаний, однако во время показа по телевизору мексиканских или бразильских сериалов всячески давала понять, что хозяйкой в палате на эти часы является она. На всякий случай ее крошечный телевизор был снабжен миниатюрными наушниками, в которые старая женщина куталась как в информационную шаль.

Что-то не клеилось у местных светил с подготовкой Тамары к операции, а тут еще ее простуда! После очередной непростой процедуры обследования она потупила взор своих чудесных глаз и нелестно отозвалась о местных светилах, топчущихся на месте и не решающиеся привести в порядок ее сердечный клапан.
- Второй год дурака валяют, щеки надувают, исс-леду-у-уют мой поганый митральный клапан, деньжищи немалые сосут из отца ! Толком ничего не могут сказать да и, пожалуй, сделать тоже! – в сердцах выпалила обычно спокойная и уравновешенная северянка, - нужно было мне, дурехе косоглазой, сделать операцию в Лондоне, когда я там училась, да отец-патриот за нашу медицину встал горой, поднял каких-то светил на их дряблые ноги и заточил меня сюда в центр уже в третий раз...

Купавину было неловко слушать про страдания молодой женщины. Ему казалось, что его инфаркты и забитые всякой нечистью коронарные артерии не представляют большой проблемы для широко разрекламированных мастеров скальпеля. Вот, клапан, -полагал наивно Купавин, - это уже серьезно. С ней он старался на скучные медицинские темы не говорить.

Они бродили по желтой листве, встречали одинокие фигуры других гуляющих пациентов и радовались свежему воздуху и способности самостоятельно передвигаться. Обычно они шли вдоль бетонного забора, за которым ненавязчиво поправляли свое здоровье за счет налогоплательщиков известные слуги народа и обслуживающая их челядь.
- Не куксись, Андрей, все будет у тебя в норме в твои-то неполные шестьдесят лет.
- Да мне просто трудно подниматься в гору , -изредка жаловался Купавин, с трепетной благодарностью открывал рот и позволял ей брызгать в него колючей струей спасительного нитроглицеринового спрея.
- Прорвемся, старина! – весело подбадривала его Тамара, брала под руку и нежно прижималась к нему всем телом. Она была моложе «старины» на двадцать пять горячих лет.
- Вестимо, прорвемся, -думал Купавин, не представляя, где он возьмет требуемую сумму для операции. Таких расходов его журнальчик не потянет.

В этот вечер Тамара была необычайно грустна, ее не веселили купавинские шутки и прохладное московской солнце. Причина была все той же – очередная скверная кардиограмма и жесткое слово врача, оброненное им бестактно в разговоре с коллегой...

Тамара была безмолвна. Она положила ему голову на плечо и сказала:
- Заходи вечером к нам в палату. Бабуська будет переживать за дона Франческо, а я тебе прочитаю свои стихи. Идет, Андрей ? Надо же воспользоваться знакомством с московским редактором, - улыбнулась она какой-то новой, странной улыбкой.

Стихи оказались на редкость милыми, хотя немного наивными. Читала их Тамара с особым подвыванием, как это делали известные эстрадные московские чтецы.

Снег, солнце, олени, любовь, Лондон, громадный город, тоска, желтое небо, языки пламени на газовых месторождениях, пьяные бизнесмены, мать, слезы…

Они выступили у нее на глазах внезапно и опрятными ручейками полились по гладким щекам. Вроде бы не такие грустные стихи, -подумал Купавин и осторожно дотронулся до мокрой щеки Тамары. Она, словно дожидаясь этого движения, быстро перехватила его руку, рывком сдернула ее вниз и прижала к своему бедру.

«Sorry for my tears, darling. It’s really nothing. And you look so funny» – нараспев проговорила она на хорошем английском. Его рука деревянным протезом застыла в ее руке, которая еле заметным движением двигала его под одеяло с теплого севера на раскаленный влажный юг...

«Все, накрылась премия в квартал!», - мелькнуло в голове у застывшего в сладком изумлении Купавина. Он казался себе застывшем от ужаса каменным истуканом с громадным потрескавшимся помидором вместо головы.
- Я наверное выгляжу идиотом? – спросил он Тамару, чувствуя ее обжигающий огонь, - Оттого, что я грязный старикашка. Ничего подобного я раньше себе не позволял, -промямлил он и попытался улыбнуться.
- Поэтому-то твое и мое сердцa дают сбой , –тихо, но убежденно сказала Тамара, продолжая свою опасную игру под одеялом.
- Да, да, да - тупо повторял Купавин про себя, не осмеливаясь взглянуть лишний раз на отчаянную северянку.
- Да не может такого быть! – неожиданно громко вскрикнула бабуся на своей кровати, переживая за очередную неудачу дона Франческо в сериальных страстях.     Его заложница-рука безвольно выполняла движения по требованию пленившей ее обольстительницы. Тамара лежала с прикрытыми глазами, слезы на ее щеках высохли. Она спокойно и ровно дышала, беззвучно улыбаясь чему-то.

После этого были еще несколько «вечеров поэзии» приблизительно того же содержания, а через неделю в отделении случился большой обход. Первым в палату вкатывался светило и с деланным интересом рассматривал пациентов, в то время как лечащий врач бойко выкрикивал историю болезни. Сорок – пятьдесят секунд, не больше. Затем светило поворачивался к койке напротив, к другой незадавшейся жизни. У Тамары светило задержался, удивившись необычно хорошей кардиограмме в течение последних дней.
- Вот видите, а ваш батюшка беспокоится, звонит мне даже домой. У вас отличная динамика. Поздравляю, моя девочка!
- Все ваши золотые руки, профессор! – ехидно заметила бабуся на соседней койке. Светило невольно улыбнулся и пошел прочь. За ним двинулась стайка докторов и кандидатов наук. Было 12 часов дня. В коридоре светило устало вздохнул и тщательно посмотрел на свои руки. В соседней палате также произошло удивительное исцеление у седовласого пациента. К чему бы это?