В основном в “наружке” – женщины. Вот и она по паспорту – Татьяна Николаевна Дыба. Но у сексотов не бывает ни фамилий, ни имен, ни пола. У них – псевдонимы. Самые разные, но обязательно такие, чтоб не было отражено в них ни одного подлинного качества обладателя, поэтому красивая девушка с черными волосами может называться – “Лысый”, а какой-нибудь кучерявый хачик – “Блондинка”.
Татьяна Николаевна, конечно же, знает, что следить, а тем более шпионить по меньшей мере некрасиво. Всё это она знает, но что делать, скажите, что делать, если тебе уже за сорок, а ты всего-навсего репортёрша в одной из множества газетёнок и живешь вдвоем с дочерью-инвалидом на те репортёрские гроши, что ваш пузан изредка кидает, открыв небрежно свой, как он cам выражается, “портмонет”? Что делать, если не светит даже должность зав. отделом, потому как для этого надобно в лучшем случае залезть в постель к вышеупомянутому толстому козлу. (Хотя кто ее, сорокалетнюю, в постель ту пустит?). Да и намного ли гроши репортёрские отличаются от грошей зав. отделом? Да ничуть почти и не отличаются. Так стоит ли?..
И вот потому она тут, в “наружке” налоговой полиции, стоит в темной арке и наблюдает за теми шестью окнами, которые то горят, то потухнут, то опять загораются. Там, в той квартире номер двадцать девять, живет за бронированной дверью “объект”, за которым ей поставили задачу наблюдать. И в этот раз она восприняла эту поставленную задачу чуть ли не с восторгом – есть к тому причины личного характера, и довольно веские... А то ведь давно уж не радует ее ночная служба, несмотря на то, что она-то как раз, невидная и незавидная служба эта, кормит и поит и ее, и несчастную ее дочь, которой лучше б не рождаться.
В детстве бабушка предрекала ей счастливую семейную жизнь, Таня была красива, но главное, у нее была легкая походка – у тех, у кого “венец безбрачия” или вдовство, говорила бабушка, у тех походка тяжелая, и ходят они, будто сваи заколачивают, – она же порхала, такая же легкая должна была быть у нее и жизнь, но вот однако воспитывает в одиночку ребенка, которому б лучше... Потому что папа ее дочки – нищий писатель. Ведь смеялись подруги, цитируя классика: ну что это за писатель с фамилией – Фердыщенко?! Еще Чехов высмеивал такую фамилию, имея в виду своего конкурента Потапенко...
С такими невеселыми мыслями стоит она в арке, и, наверное, на страшном суде не признается, что виновата-то во всём сама. В молодости ей также не хватало денег – когда их хватает? – и она занималась тогда более приятным и легким делом: ездила сперва с институтским, потом с райкомовским начальством встречать разных проверяющих, ревизоров и т.д. Сауны, “вылазки” на природу, “вечера отдыха” – и вот тебе, Танечка, расплата: ребенок, которому б... Наказанье божье на всю оставшуюся жизнь. Да и Фердыщенко до сих пор еще лечит свой простатит, считая, похоже, что всё это от простуды. Где уж тут вылечить – при той обширной, богатой биофлоре, которой она снабдила его. (Она никогда, хочется повторить, не признается в этом, даже наедине с собой, даже во сне – всё это, естественно, авторские домыслы, досужие размышления над несовершенной человеческой природой).
Итак, раньше она благоговела перед своим гением, перед этим мрачным, всем вечно недовольным, погруженным в какие-то таинственные, неведомые ей эмпирии, заросшим ржавой бородищей субъектом. Всё в нём вызывало неосознанный трепет и восхищение, даже сплетни о том, что будто бы он немецкого замеса, что мать нагуляла его в войну (и тут он не как все!) – всё в нём было исполнено особого и глубинного смысла, во всём присутствовал некий подтекст, двойное наполнение, внешнее и внутреннее, и внутреннее, казалось ей, было мощнее, внешнее же подчеркнуто игнорировалось, потому-то и фигурировал затёртый беретик, и плащик демонстративно немодный, тех еще времен, и наносило от всего этого чем-то воинственно-нематериальным, чувствовалось, что внешнее не имеет тут никакого значения, да, этакая антиматериальная духовность прямо-таки распространялась, разливалась вокруг него. Ее умиляло даже то, что однажды он подшил валенки – сам! А еще отремонтировал свой видавший виды кожушок, в котором только за соломой на санях ездить, как неумно пошутил кое-кто из злопыхателей... Однако вот разочаровалась.
Известность, слава, деньги, на что втайне от себя самой она надеялась, сходясь когда-то с этим Дубосеенкой, как звала про себя своего выдающегося классика, – всё это развеялось аки дым, и теперь о тех наивных надеждах и мечтаниях смешно даже вспоминать, и она старается не вспоминать. Денег у него нет и никогда уж теперь не будет. Он не из тех, у кого они водятся. Для славы староват да и недалёк. А главное – осторожен и трусоват. Славы же у трусов не бывает. Никакой. И даже бороду не бреет, как оказалось, просто от лени. Ходит в развалившихся башмаках, зашитых через край, в старых рубахах, вытертых и заштопанных на рукавах. Боже, а ведь когда-то были мечты о том, чтобы он бросил свою замарашку-жену и женился б на ней. Даже ребенка с этим прицелом оставляла. А он оказался полным ничтожеством, не способным ни на что. Даже трезво оценить собственное положение. Он до сих пор еще живет среди каких-то болезненно-наивных, малодушных химер. Но не будем о грустном... Тем более, что к “объекту” направляется любовница. Та, что в серой шляпке. Она ходит строго по понедельникам, средам и пятницам. Внимание!
Сейчас она остановится перед подъездом, сделает вид, что вытирает ноги, оглядится вокруг, удостоверится, что кругом никого, и только тогда войдет. Похоже, замужняя. Кого-то боится встретить.
Потом у “объекта” загорится свет на кухне, – они будут пить кофе, – после чего вспыхнет свет в дальней комнате, там у него спальня, и через пару-тройку минут потухнет, значит, возлегли. На полчаса, не меньше. На это время можно расслабиться смело. Перекурить, съесть бутерброд или котлету, выпить пакет кефира. Поначалу, когда только пришла в “наружку” налоговой полиции из “туристического отдела” ГРУ и увидела, что многие свой обед носят с собой и едят черт-те в каких условиях и черт-те что, непритворно удивлялась: как же всё это у вас укладывается? А ребята смеялись: поработаешь с наше, научишься и не такое вместе укладывать...
Снова свет загорается обычно минут через сорок-пятьдесят. “Объект”, похоже, мужчина не только по паспортным данным, самец что надо, как сейчас говорят, “конкретный”. Не то, что ничтожный (во всех отношениях) Фердыщенко. А та, которая в серой шляпке, видимо, ненасытная. Ходит чаще других и терзает его, беднягу, почти по часу. Стерва! Надо бы узнать, кто такая да муженьку компроматик подкинуть. А впрочем... Тебе-то, Танюша, какое до них до всех дело. Тебе отстоять бы своё, сдать пост, пойти купить дочери йогурт да каких-нибудь фруктов – от папаши-то, духовного провидца, дождешься, как от козла молока... И так ясно, что ходит эта сучка к “объекту” не по финансовым или политическим делам, а исключительно удовольствия ради. Значит, не “наша”.
Другая, та, что с короткой стрижкой, закатывает через раз сцены ревности. Колотит посуду, однажды даже стекло на балконе разбила, когда выбрасывала вазу с цветами, похоже, дарёными. Эта его, видимо, любит. Хотя и своеобразно. Однако такие женщины вызывают восхищение своей цельностью и верой в свою правоту. Может, оттого, что сама ты, Таня, никого и никогда на правах собственности не подрала? Потому что не любила. Как не любила? А дочь? Дочь? Но разве можно любить свою непреходящую боль?..
И когда только успевает он сочинять всю свою писанину? Среди такого количества паломников? Тут у него и откровенные воры, особенно часто Пузырь, и менты в больших чинах, и олигархи, как принято сейчас называть этих жуликов, и частные детективы, и спортсмены, и еще какие-то женщины, большей частью, похоже, сумасшедшие.
Но есть среди них одна, которая, по оперативной информации, наша сотрудница. Эти две первые, как видно, отпадают. Выходит, “наша” – третья, та брюнетка, что с пышным, на отлете, задом, ему как раз такие и нравятся, не раз упоминал о таких в своих писаниях. Он у нас сценарист. Кинематографист, политикан, детективщик, хохмач и еще черт знает кто. Как сейчас принято выражаться, пиарщик. Но всё, что ни делает – всё получается! Однако не может такого быть в наше время, в нашей стране, чтоб с налогами у него было всё чисто. Ведь всякие “преобразования” и “перестройки” не порождают ничего, кроме армии мошенников и проходимцев. Вишь, квартирка какая – аж шесть окон!.. А тут живёшь в старой однокомнатной “хрущобе” – и жди, когда начальство снизойдет разглядеть тебя под ногами и вникнуть в твои проблемы. А то, что пресса, будто бы, четвертая власть – так это чистой воды журналистский трёп. Ну какая к дьяволу власть у репортёра? Редактор еще что-то из себя представляет, при определенном раскладе, а репортёр – чушь собачья и недоразумение природы. Тем более, события развиваются так, что как бы этой “четвертой власти” не пришлось вскорости искать пятый угол...
