Зато у меня была идея. И интерес. Здравое и красивое любопытство. Я не хотел во что бы то ни стало увидеть Париж. Увидеть Париж и умереть? Это не для меня. Увидеть Чечню и умереть – другое дело. Увидеть Боснию и умереть. Таким для Байрона было знакомство с Грецией. А от Парижа не умирают. Я никогда не питал иллюзий по отношению к этому городу. Он отнюдь не праздничный. Если бы Хемингуэй спивался в Лиссабоне, то именно галлисийская вотчина стала бы для него вечным праздником.
Да, я познакомился с французской студенткой. Однажды без задней мысли сводил ее в театр. Да, мы трепались вечерами о лингвистике, культурном шоке и прочей ерунде, которая может быть интересна только студентам-тертьекурсникам. В том числе и об автостопе.
Этой французской группе страшно повезло на снежную зиму. Мы повели их в лесопарк, трясли там деревья, осыпая друг друга огромными лохмотьями снега, разожгли костер прямо на льду. Стали поить этих дурачков из козьего источника. От воды шел пар. Я набрал в кружечку прозрачной воды. Пригубил. Протянул Оливье. Он тоже сделал глоток. Sans goût arriére. Вода действительно была пресной, без привкуса, “без заднего вкуса”. О, этот французский язык! Шарман, мля: “без заднего вкуса”. Ну, говорят они так, что ж тут поделаешь. Французы вернулись в общагу мокрые и довольные. Француженку звали Алис. Дочь русских эмигрантов. В конце концов, ее семья прислала мне это несчастное приглашение. Просто формальность. Чтобы оформили визу. А там как Бог на душу положит. В общем, идея родилась в этакой среде дружбы народов. Или, по-французски, - в антураже.
Потом была бегущая француженка.
Она бежит по своеобразному коридору-вольеру. Этот забег она предпринимает каждый рабочий день в 8 утра. Французское посольство. Дистанция – метров 25. Ей надо непременно быть первой, иначе она рискует быть либо затоптанной, либо размазанной о клетку вольера. В роли преследователей – агенты туристических фирм. Уже в начале седьмого у внешней двери вольера толкутся десятка два турагентов, оформляющих визы для своих клиентов. Их разбавляют отдельные индивиды, которые жаждут увидеть Париж и умереть. Причем умереть они готовы уже сейчас у дверей вольера. Ко времени открытия внешней двери очередь насчитывает три сотни озлобленных особей. Я нахожусь где-то в начале третьего десятка. Все потому, что я вышел из дома в шесть и через 20 минут уже подходил к французскому посольству. По дороге обнаружил, что в кармане у меня задержался перочинный ножик. Ну не идти же в посольство с ножиком! Вдруг обыщут? Мало ли! Быстро затолкав ножик в какую-то кучу листьев под кустами, продолжаю приближаться к посольству. Дальше – полтора часа ожидания. […] В восемь внешняя дверь вольера открывается. Старт! Француженка бежит к вертушке, расположенной внутри вольера. Она знает, что у нее есть преимущество в несколько секунд. Вольер быстро заполняется людьми. Меня проталкивают с такой силой, что я оказываюсь намного впереди своей очереди. Чуть ли не в первом десятке. Француженка первой пересекает финишную линию, и очутившись по ту сторону вертушки, стопорит ее. Группа преследования врезается в вертушку и железную решетку вольера. Кажется, я слышал стон. Легким движением руки победительница забега поправляет растрепавшиеся волосы и, устроившись непонятным образом на парапете, открывает блокнот. Во французском посольстве начался очередной рабочий день.
Trutnóv – Práha
Я сижу в парке города Трутнова. Я не знаю центр это или окраина. И понятия не имею, где именно относительно городской ратуши находится эта чортова скамейка. Есть ли в этом городе ратуша? Оказывается состояние невесомости можно испытать и в земных условиях. Это когда у тебя нет точек отсчета. Твои координаты неизвестны. Я знаю, что сижу на скамейке в городе Трутнов, но это мне ничего не дает. Время – вот один из ориентиров. Ненадежный, но все-таки. Сейчас 3 часа пополудни. Я хочу есть. И пить. Вновь обретя себя в пространстве, я достаю паштет (о, нетленный трутновский пирог!) и начинаю приготовлять бутерброды.
[…] Я опускаю процесс поглощения пищи, как неподлежащий живописанию. Равно как и те два дня, которые я добирался до Трутнова. Меня доставили туда в барокамере. Барокамерой служил автобус со школьниками отечественного производства. Они ехали отдыхать в детский лагерь (табор, по-чешски). Да, мы в Богемии. Детский табор здесь в порядке вещей. Два дня в автобусе играл с придурками в карты и грузил сопровождающих дам диалектологической практикой, на которую я, якобы, еду. Мне предстояло выявить черты Пилзенского диалекта. (О, я их выявил! Такие потрясающие черты. Я полюбил пилзенский диалект с первого слова). В доказательство я потрясал книжкой по исторической грамматике английского языка. Зачем я ее взял с собой? Дамы, впрочем, верили.
Первое правило автостопщика: не брать с собой литературу по исторической грамматике германских языков.
Я нашел такой книге применение, но это еще не значит, что она действительно необходима при автостопе.
Сегодня 29 červen (июня). Из месяцев мне надо только два: июнь и июль. Červen и Červenec. Краснец и Краснишко. Это первые слова чешского языка, которые я освоил непосредствнно на месте. Ну, хватит, приехал в Европу стопить, так занимайся делом. Уточнив направление на Прагу, я выполз на нужную трассу. Две девчушки уже обосновались на повороте. Я галантно прошел дальше и стал ниже по трассе. Достал альбом. Накорябал черным карандашом: PRAHA. Их подобрал какой-то микроавтобус. Когда они усаживались, махнул им рукой. Они – в ответ. О, магия невербальной коммуникации! Я уехал пятью минутами позже.
Моим первым добродетелем стал инженер Павел. Он ехал в городок Усти-на-Лаба. Это почти на границе с Германией. Не повезло. Моя шенгенская виза открывается 1-го Краснишки, а сейчас 29-е Краснеца. К тому же я хочу в Прагу. Мы болтали по-русски, уж не помню о чем, и так доехали до развилки на Mlady Boleslav. Виери забил Норвежцам. Идут 1/8 финала, а я иду в сторону деревни Brodce. Около 6 часов вечера на меня отреагировал какой-то бюргерообразный чех (немец) на BMW. Через 25 минут, я очутился на крыльце студенческого общежития, одного из старейших университетов Европы – Карлова Университета в Праге.